Всего лишь рассказ, который мне понравился.

Не думаю, что у вас будет другая возможность с ним встретиться.

Но мне кажется, потратить минут десять на его прочтение все же стоит.

Земляки

Иди поиграй в песочнице, — сказал я. Ради бога, иди лепи куличики, строй песочные домики, одевай кукол, бей пластмассовую посудку — только отстань. Устал я. Ну не хнычь, люблю я тебя. Прости. Случайно вырвалось. Иди сюда, обниму. Вот так. Папа просто вымотался. Папа не спит уже три или четыре ночи — и это называется «отпуск».

   Ты взрослая, семь лет уже, должна понимать.

   Ирочка посмотрела исподлобья. Ковырнула теплый асфальт сандаликом, сказала:

   — Когда мама умерла, ты стал очень злым.

   Да, злым. В урода я превратился, самого настоящего морального урода. Стыд и позор мне: с собственным ребенком разговариваю как с неразумной собачонкой. Стоять, сидеть, фу! — вот такие вот ужасы нашего городка.

   — Ирочка, у папы болит голова. Папа хочет посидеть в тенечке, покурить. Папа никуда не денется. Он будет смотреть, как ты играешь в песочнице.

   — Внимательно?

   — Очень внимательно.

   Ирочка вздохнула совсем по-взрослому, подхватила с асфальта ведерко и лопатку, побежала. Я задумчиво поглядел ей вслед: надо бы платье купить. Белое в горошек. Несерьезно как-то, девочка, а гуляет в мальчишечьей одежде. Но ведь не запомню, что надо, память в решето превратилась… записать, может? Так ведь все равно блокнот потеряю.

   Достал из кармана пачку сигарет, закурил.

   Двор просыпался. К зеленобоким скамейкам потянулись говорливые бабушки, забренчали на гитаре подростки в перекошенной беседке у рощи. Солнце запуталось в переплетении веток, сказало свое твердое пролетарское 'нет!' небосклону и передумало подниматься в зенит.

   Вот во двор вышла Люда из третьего подъезда. Ее сын, одногодка моей Ирки, побежал к песочнице. Дочка трудилась над постройкой многоярусной песочной крепости, ей было не до Витьки. Сорванец уселся рядом, стал наблюдать за работой дочки. Деловито заметил:

   — Твоей крепости нужен ров. Для защиты от нападения чеченцев. Хочешь, я выкопаю ров?

   — Копай, — смилостивилась Ира.

   Люда уселась рядом со мной. Улыбнулась, кашлянула в кулачок, и я поспешно затушил сигарету.

   — Как ты? — спросила Люда. — После аварии ты совсем что-то… ой, прости. Не хотела напоминать про Маринку… ой, опять прости. — Она засмущалась, густо покраснела: до самых мочек ушей.

   — Справляюсь, — буркнул я.

   Людка отвернулась и прошептала:

   — Вы заходите в гости вместе с Ирочкой. Витенька будет рад. И муж не против. Посидим, чай попьем. — Она легонько толкнула меня в бок. — Ну, придете?

   — Обязательно, — пообещал я.

   Очень хотелось курить, но было стыдно доставать сигарету при Людке.

   — Вот что-то вроде того, — сказала Люда неопределенно. — Вот как-то так.

   — Спасибо, Люд, — сказал я. — Ты не обращай внимания на мой угрюмый внешний вид, я очень тебе благодарен. И извини, что таким тоном разговариваю. Просто день неудачный.

   Точнее будет сказать — месяц.

   Прибежал Витенька, дернул меня за рукав измазанными в мокром песке пальчиками:

   — Дядя Леша, а мы руку в песочнице нашли!

   — Витя, не выдумывай,- строго одернула сына Люда. — Я тебе не раз уже говорила: фантазируй дома, а на улице будь серьезным, как твоей отец.

   — Папа!

   Ира увлечено загребала ведерком влажный песок и выбрасывала за бортик песочницы.

   — Ира, не балуйся!

   — Папа, иди сюда! Здесь рука!

   Люда замолчала. С испугом глянула на меня, крепко прижала к себе Витьку. Оглянулась на подъезд, готовая в любой момент дать деру.

   Я поднялся, руки сунул в карманы и пошел к песочнице.

   Шаг за шагом, не быстро, не медленно, потому что все в порядке, первый день мая, праздник, и хитроумные дети никакой руки не находили, а решили подшутить над глупыми родителями. Шаг, еще один, вот и песочница. Я наклонился, схватил дочку под мышки, приподнял и замер, раскрыв от изумления рот. Со стороны, наверное, выглядело очень глупо.

   Из песка торчала человеческая рука: мужская, грубая кисть. Кривые пальцы сжимали песок в горсть. Видно было, что у кисти есть продолжение и это самое продолжение зарыто глубоко в песок.

   Я захлопнул рот и позвал:

   — Люда! Вызывай «скорую» и «милицию». Здесь человека закопали.

   — Папа, правда, прикольно? А что это за человек? Он плохой или нет? Это убийство или как?

   Я поставил Ирочку на землю и прикрыл ей глаза ладонью. Мельком увидел, как спешит к подъезду Люда и хнычет Витька: он мечтал еще немного повыкапывать руку.

   — Наверное, это игрушка, — сказал я. — Подделка. Кто-то сделал из резины куклу в человеческий рост, покрасил ее телесной краской и зарыл в песке. Чтоб пошутить.

   — Правда? — спросила Ирочка.

   Я покачал головой:

   — Нет.

  ***

   Успокойся, Дмитрич. На, еще выпей. Хорошая водка, дружок с ликероводочного завода таскает, не гадость какая-нибудь, настоящая русская водка. Вот так. Выпей, рот рукавом утри — по старой русской традиции. С праздником тебя, Дмитрич. С днем солидарности трудящихся; или как он там сейчас называется.

   Дмитрич выпил. Закусил огурчиком. Лицо у него было какое-то серое и будто шершавое, глаза блестели. Он не знал, куда деть руки, все время за что-то хватался: то за рюмку, то за вилку, то угол скатерти в кулаке сожмет.

   — У ментов целый день провел, — пробормотал. — Но это все фигня. Другое страшно: глядеть в свои собственные глаза. Видеть свои собственные руки и ноги. Видеть себя мертвого.

   Не переживай, Дмитрич. Заглянул себе в глаза, и что такого? Подумаешь. Вот в зеркале, например, тоже себя видишь, верно? Видишь, причем очень часто в самом неприглядном состоянии. И ничего страшного. А тут? Взрослый мужик, крепкий, а тут вдруг размазался — что масло сливочное, хоть на хлеб намазывай и ешь. Давай еще водочки. Праздник все-таки. Как он там сейчас называется? Солидарности кого и куда? Ирка, не вертись на кухне, когда взрослые дяди разговаривают!

   Ирка надула губки, задрала носик и с важным видом покинула кухню. Включила телевизор. Передавали новости, что-то о войне на Кавказе.

   Дмитрич неопрятной змеей вылез из-за стола, извинился:

   — Леш, ты это, без обид, что я так неожиданно нагрянул. Подумал, что ты поймешь, если тебе в жилетку поплачусь. У тебя у самого беда. Ну и...

   Я пожал плечами. У меня жена умерла, у тебя — труп в песочнице нашли. Твой труп, собственный. Двойника твоего, в смысле — только что печати на лбу не хватает: 'Двойник: утверждено'. Беда, ничего не скажешь.

   — К тому же первомай все-таки. Праздник. Вроде бы… — Дмитрич почесал затылок. — Солидарности или как там.

   Я проводил соседа до двери.

   Дмитрич смотрел куда-то в сторону.

   Cказал тихонько:

   — А он-то жив, кстати.

   — Кто жив?

   Дмитрич хихикнул:

   — Песочный человечек. Сердце у него бьется, Леш. Вот только костоправы разбудить его так и не смогли.

   Дверь хлопнула у меня перед носом. Дмитрич ушел. Ничего не скажешь: выдался праздничек у человека.

   В тапочках с отстающими подошвами я прошлепал в гостиную. Лениво отметил, что надо бы прибраться. Иркины вещи вперемешку с моими валялись по всей комнате. На телевизоре под кучей кассет спрятался древний видеомагнитофон. Сквозь пыльные окна приглушенно светило солнце.

   Я устроился в кресле поудобнее, мутным взглядом уставился в телеящик. Происходившее на экране что-то напоминало. Раскопки какие-то, люди с лопатами.

   — Ир, что показывают?

   Дочка неопределенно мотнула головой. Ответила с неохотой:

   — Показывают, как дяди много-много человеков нашли. — Надула губки. — И, если честно, я обиделась. За то, что ты меня с кухни прогнал.

   — Дяди чего нашли?

   Мне ответила симпатичная телеведущая.

   — Это первое мая надолго запомнится человечеству, — сказала она. — Люди по всему миру выкапывают двойников. Откуда они взялись? Можно ли это назвать розыгрышем? По неподтвержденным данным двойники — живые.

   — Именно так. — Ира с важным видом кивнула.

   ***

   — Поднажми! — командовал Дмитрич. — Давай, народ! Давай! Покажем им нашу солидарность!

   — Трудящиеся! — закричал кто-то из толпы и захохотал: — То же мне трудящиеся!

   — А че? Завидуешь?

   — Мирон, давай нашу!

   На площадку выскочил Мирон, плотный мужичонка в серенькой кепке, и принялся танцевать гопак. Ему хлопали. Интеллигентный старичок с портфельчиком размахивал декоративным красным флажком.

   Народ в основном просто глазел на бесплатное представление. Возле рощи выстроилась целая толпа. Половина микрорайона собралась, не иначе. Суровые бабушки крестились, бормотали под нос что-то страшное, но упрямо проталкивались вперед. Неугомонный Дмитрич раздавал приказы работягам, которые, потея на солнцепеке, раскапывали землю. Редкие тополя не защищали от жары. Мужикам приходилось сложно, но на Дмитрича не обижались. Герой дня все-таки.

   Мы с Ирочкой наблюдали, как вырыли третьего. Четвертого. Пятого. Потом дочке надоело, она заканючила: папа, пить хочу! Мы отошли к ларьку, купили апельсинового сока. Когда вернулись, работников прибавилось. Толпа увеличилась раза в два: люди подтягивались со всей улицы. У стадиона появилась 'лада' с мигалкой. Ленивые милиционеры припарковались в тени акации и оттуда с детским восторгом наблюдали за происходящим.

   — Поддай! Еще чуть-чуть! А ну-ка!

   — Это ж Людка из третьего подъезда! — взвизгнул кто-то. — Во как! Живая прям!

   — Красавица, — прогудели справа, — вот я бы ее...

   Люда выбежала из толпы. Она тащила за руки Витьку и мужа Федю. Федор поправлял очки, случайно наступал всем на ноги и поспешно извинялся. Людка была бледнющая. Подбежала к двойнику, упала перед ним на колени и зарыдала. Что-то кричала, совершенно бессмысленное. Людочкин муж смущенно улыбался, объяснял народу: 'Вы простите. Это у нее тепловой удар, замешанный на дикости происходящего. Простите великодушно'. Кто-то прошептал восторженно-презрительно: 'Интельгент, бляха-муха'. Дмитрич подошел к Людке, похлопал ее по плечу:

   — Видишь, как бывает. Живешь-живешь — бац! — твой труп на три сантиметра в земле.

   Сквозь толпу пробирались милиционеры.

   — Че за скопление? Ну-ка разойдитесь!

   — Менты, бляха-муха, — прошептал кто-то без восторга.

   — Пойдем домой, — сказал я Ирке.

   Ирка допила сок и спросила:

   — А милиционеры тоже трудящиеся?

   — Трудящиеся, — сказал я. — Только солидарности у народа с ними никакой.

  ***

   У новой телеведущей в глазах наблюдался сумасшедший блеск. Творческий человек, сразу видно.

   Она поправила очки и сказала:

   — Загадочные двойники, как известно, появились во многих точках земного шара. Официальные власти, которые вначале придерживались версии, что это дело рук эксцентричного шутника-мультимиллионера...

   Стук в дверь. Я тихонько выругался — Ирка же спит! — лениво сполз с дивана, сунул ноги в шлепанцы. За окном было темно, но трудящиеся успокаиваться не собирались. Разговаривали громкими, злыми голосами. Подростки бренчали на гитаре. С ума все посходили что ли? Мне вот, например, побоку найдется мой двойник или нет.

   В дверь замолотили. Я побежал открывать.

   На пороге стояла жена Дмитрича: испуганная, взъерошенная, в поношенном домашнем халате с узорчиками.

   — Лешенька, помоги! Я 'скорую' вызвала, да только вот… ох ты, боже мой...

   Она потащила меня за руку к своей двери.

   — Что случилось-то?

   — Дмитрич помирает! Кровью так и брызжет!

   Дожили, подумал я. Собственная жена называет мужа Дмитричем.

   В прихожей у Дмитрича пахло пивом и бергамотовым чаем. Паркет был забрызган темно-красной жидкостью.

   Дожили, подумал я. Об уборке забыли совсем, неряхи.

   В спальне, в кресле-качалке сидел Дмитрич.

   Дожили, подумал я тоскливо.

   Дмитрич был мертв.

   ***

   Следующим утром день солидарности и не подумал заканчиваться. Люди солидаризировались все больше и больше.

   Третья по счету телеведущая, кучерявая брюнетка, серьезно смотрела на меня с экрана:

   — Двойники… случаи смерти… в случае физического контакта… президент настаивает, чтоб народ внимательно прислушивался к...

   Слушать внимательно не получалось.

   Дмитрич не просто умер: Дмитрича убили. Сделал это патологоанатом, который по чьему-то приказу сверху принялся потрошить тело его двойника. Кто же знал, что два тела мистическим образом связаны. Что то, что происходит с двойником, отражается и на оригинале.

   Вот, кстати, вопросец: почему оригиналы тех, кто пока под землей, не задыхаются?

   Хотя, говорят, двойники не дышат.

   Тогда не совсем понятно, почему у них бьется сердце.

   Я выбрал майку поплоше, старую, с белыми пятнами от краски, джинсы с протертыми коленями, дряхлые кроссовки. Отыскал в кладовке покрытую ржавчиной лопату. Ирочка вооружилась пластмассовым ведерком и совочком.

   — Мы идем искать себя? — спросила дочка.

   — Мы идем искать себя, — сказал я.

   — Мы трудящиеся?

   — Мы трудящиеся.

   — У нас солидарность?

   — Еще какая!

   ***

   Во дворе Людочка плакала над обездвиженным телом мужа. Разбитые очки Федора валялись рядом. Витька испуганно хватался за мамин сарафан и протяжно ревел — как самолет, заходящий на посадку в неположенном месте.

   Говорят, голову Федорова двойника размозжили случайно, когда выкапывали.

   Парни в черных банданах кидали камни в витрину продовольственного магазина. Кто-то кричал:

   — Мне пофиг! Все равно меня в любой момент могут убить! Даешь анархию!

   Ко мне подбежал парень с залитым кровью лицом, попросил сигарету. Я отдал ему всю пачку. Парень вежливо поблагодарил и спросил:

   — Как вам погодка?

   — Тепло, — сказал я.

   — Летом пахнет, — заметил парень и убежал.

   Ирка безмятежно жевала жвачку и наблюдала за трудящимися, которые били витрины. Когда подъехали машины с мигалками, она оживилась: хотела поглядеть, что будет дальше, но я потащил ее к роще.

   — Ну папочка! Сейчас одни трудящиеся будут бить другим трудящимся морды!

   — Где ты таких слов понабрала? — буркнул я.

   — Так Камушкин говорит!

   — Что еще за Камушкин?

   Ирка пожала плечами.

   Возле рощи было шумно: кипела работа. Повсюду лежали испачканные землей тела: разрыли, наверное, уже полрощи. Я увидел жену Дмитрича. Она сидела с перочинным ножом в руке над двойником какого-то мужика и кричала:

   — Ты, изверг! Это ты убил моего Дмитрича!

   Оригинал (по всей видимости, патологоанатом), стоял рядом и с тоской наблюдал за ножом. Кончик лезвия дрожал в опасной близости от груди копии. За спиной оригинала скучковались милиционеры. Грубыми пропитыми голосами они предлагали женщине одуматься и сдаться. Кто-то просто глазел. Остальные не отвлекались, копали. Или аккуратно тащили найденного двойника вон из рощи. В багажники и на задние сидения загружали родственников, друзей, соседей. Грузили бережно, словно хрусталь.

   Я потащил Ирку вглубь рощи. Изредка приходилось перепрыгивать или обходить тела никому ненужных найденышей. Заметил двойника Людки и хотел было вернуться, чтоб предупредить ее, но передумал. Надо скорее искать себя и Ирку.

   Среди копающих я увидел знакомого: молодого безусого паренька в соломенной шляпе с гусиным пером. Дай бог памяти, как его зовут? Вспомнилось только, что живет этажом ниже.

   — Привет. Не знаешь, меня или Ирку еще не нашли?

   Он стоял, прислонившись к тополю, и тяжело дышал.

   — Тебе плохо?

   — Почти сутки копаю. Себя вчера вечером нашел. Маму ищу. Тебя и девочку не видел.

   — А где еще не рыли?

   Он кивнул на восток.

   — Вон там заповедные места. Знакомые пацаны хотели вчера экскаватор пригнать.

   — Ну и?

   Он сплюнул:

   — Хорошо, что не пригнали. Сколько бы народу тогда поубивали.

   ***

   Копаем. Иногда спрашиваем у соседей по земляным работам: не нашли, мол? Они в ответ: а ну покажь физиономию. Хм-м-м… Нет, не нашли! Физиономия у тебя запоминающаяся.

   Не нашли… А я одного вырыл. Щеку ему оцарапал, правда, совком. Оригинал прибежал, сверкая выпученными глазищами. Рукой зажимал кровоточащую царапину. Вытащили двойника вместе, затянули на заднее сиденье «девятки».

   — Спасибо за содействие, — сказал оригинал, пожимая мне руку.

   — Ну так солидарность все-таки, — сказал я.

   Шутки он, кажется, не понял; молча кивнул и укатил.

   Рядом продолжали кричать. Жена Дмитрича не желала успокаиваться. Кажется, еще кого-то случайно убили.

   Пот лился за шиворот звонкими весенними ручьями, и я снял майку. Ирка соорудила из нее что-то вроде халабуды. Растянула майку между деревом и кустиком, уселась под ней. Достала из пакета яблоки, которые я припас загодя, принялась их грызть. Огрызки кидала в ямку и забрасывала землей.

   — Странные эти земляки, правда, папа? — спросила. — Как огрызки.

   — Почему как огрызки?

   — Ну словно надкушенные. Земляки и все тут!

   — Слово 'земляки' означает совсем другое.

   — Ну и подумаешь! — Она показала мне язык.

   Я продолжал копать.

   — Как ты думаешь, это инопланетяне сделали? Чтобы проверить людей на гнилость?

   Да какие, в жопу, инопланетяне?!

   И вообще: следи за языком, девочки не должны так выражаться.

   ***

   Ближе к вечеру в роще разожгли большой костер. Толпа разбрелась, жену Дмитрича увезли в отделение. Но о тишине мечтать не приходилось: кто-то минут двадцать истошно вопил возле стадиона. Потом замолчал, но тут молодежь принялась бить стекла ларьков. Приехала милиция, хулиганов разогнали. Два мента остались дежурить возле рощи. Нас они не трогали, пару раз даже подходили, чтоб угоститься сигареткой.

   Мы сидели у костра и смотрели в небо. Ночевать в роще остались в основном мужики: крепкие, некрасивые работяги. Трудящиеся.

   В сторонке валялись тела неидентифицированных земляков. К ним подходили по очереди, заглядывали в лица, вздыхали и шепотом, душевно матерились.

   Кто-то притащил радиоприемник.

   Ирочка спала у меня на коленях, я сидел у самого костра, наблюдал за ярко-красными искрами и слушал диктора.

   — Двойник президента США был обнаружен в Москве. Эксперты утверждают, что это вызвано визитом президента США в Москву на прошлой неделе. Ведутся переговоры о выдаче двойника на историческую родину.

   Слева засмеялись:

   — К-карош! Пускай его в заложниках держат: уж теперь-то прижмем мерикосов к ногтю! Ух, прижмем!

   Справа разозлились:

   — Дурень! Америкосы скорее пожертвуют своим президентом. У них же принцип такой: не идти на сделку с террористами.

   — Это мы-то террористы?

   — Помолчите оба! Не о том думаете!

   — А о чем, Степан Михалыч?

   — Об чем — об чем… Копать надо!

   Притихли. Кто-то прогундосил:

   — Вы как хотите, а я рано утречком продолжу. Сейчас — спать.

   — Может, по домам разойдемся? — робко предложили слева.

   — Ага. Разбежались. Мы по домам, а кто-то придет, тебя выроет, и лопатой по башке — шмяк! Нетушки...

   — Вот что интересно: кто этих жмуриков закопал, а? И как? Земля не разрыта, а они повсюду, словно нефтяные залежи...

   — Может из другого измерения они? Из параллельной вселенной?

   — А-ха-ха-ха!

   Кто-то стал шепотом травить анекдоты. Я засыпал: веки тяжелели, глаза слипались… Сколько ночей не спал? Пять? Шесть? Нет, глупости, две или три ночи всего, хотя кажется — больше. Маринка, родная моя, зачем же ты меня оставила? Не могу я без тебя, вакуум вместо сердца, нет меня больше… И Ирки для меня нет: отдаляется, чужой становится дочка.

   Ко мне подсел паренек в соломенной шляпе.

   — Не спится? — спросил.

   Я пожал плечами.

   — Сам не сплю, — сказал он. — Маму ищу. Она больная у меня, старенькая. Доктора говорят, мало ей жить осталось. Умрет скоро. Но не могу я так. Все равно должен спасти ее, хотя бы от такой смерти. Понимаешь?

   — Угу.

   — Эдик. — Он протянул мне руку.

   — Алексей.

    — Выпьем? — Эдик достал из-за пазухи початый чинарик. — Согреемся заодно, ночь впереди.

   Я украдкой посмотрел на спящую Иринку:

   — Можно.

   Эдик достал пластиковые стаканчики.

   — Там мой двойничок валяется, — заметил, наполняя стаканчики. Мотнул головой куда-то вправо, где рядком лежало с десяток земляков. — Своего не нашел?

   — Нет.

   — Ты не переживай, — сказал Эдик. — Главное, ты живой.

   — Живой.

   — Но все равно: побыстрее ищи. А то вдруг черви пожрут.

   — Ну...

   — Чего сидим-то, водку греем? Вздрогнули!

   ***

   Солнце не успело еще толком подняться, а уже стали приходить плохие новости. Из центра движется толпа, состоящая из трудящихся с битами и коктейлями Молотова в потных руках. Говорят, ими руководит сумасшедший. Он утверждает, что двойники есть только у грешных людей. Что боги готовятся к последней битве с демонами. Что праведники в срочном порядке должны уничтожать грешников.

   — Бред какой, — пробурчал Эдик.

   — Не бред, — возразил крепкий седой мужик, что истошно рыл у обочины. — Копают везде. Находят не всех. Я слышал по радио. Не у всех есть свой откопчик.

   — Что еще за откопчик? Выкопышами их кличут!

   — Найденышами!

   — Земляками!!

   Эдик уронил лопату:

   — Так что же получается? Зря работаю? Мама у меня праведница, может, и нет у нее земляка? Она ведь у меня каждое воскресенье — в церковь, свечки ставит, молится.

   Ирка ткнула его в бок совком.

   — Копай, дядя! — приказала.

   Возле стадиона громыхнуло. Взметнулась пыль.

   — Асфальт ломают, — пробурчал седой, возвращаясь к раскопкам. — Новости не смотрят, идиоты. Откопчиков под асфальтом или бетоном ни разу еще не находили. Живая земля им требуется.

   ***

   После полудня я отправился за сигаретами. Ларьки стояли разбитые, выпотрошенные, и я пошел искать заначку домой. Иринку потащил с собой, хотя Седой и Эдик предлагали приглядеть за девочкой.

   Ирка лениво бродила по комнатам и водила пальцем по обоям. Я рылся на дне шкафа, под старыми одеялами: искал курево. Что-то громко хлопало на улице. Я нашел помятую пачку, сохранившуюся, кажется, с самых древних времен, сунул сигарету в зубы и вышел на балкон посмотреть.

   Молодые трудящиеся с черными повязками на локтях палили в кого попало.

   — Имеющий двойника да умрет!

   Из рощи выбегали люди, много людей. Кажется, я увидел седого. И Эдика. Седой ушел дворами. Эдику в спину попала пуля, и он упал. Подъехал грузовик с солдатами. Солдаты беспорядочно повыскакивали на землю, открыли огонь. Трудящиеся в черных повязках побежали. Солдаты преследовали их. Грузовик, грохоча по битому асфальту, умчался на запад. В небе шумел вертолет: словно гигантская беременная стрекоза.

   На соседний балкон вышел джентльмен в бежевом костюме. Кивнул мне, как старому знакомому, крикнул:

   — Ужас, правда?

   — Ужас.

   Он потер руки.

   Я крикнул:

   — А вы как будто довольны!

   Он пожал плечами.

   — Папа… — Ирка дернула меня за рукав. Я прижал дочку к себе:

   — Не бойся.

   — Я не боюсь, папа. Я палец порезала.

   — Вылечим твой палец.

   — Эдичка! — через двор бежала пожилая женщина в белом воздушном платье. Остановилась у дороги, упала перед Эдиком на колени, запричитала:

   — На кого же ты меня...

   Джентльмен в бежевом достал фотоаппарат, стал фотографировать несчастную женщину.

   ***

   В роще никого не осталось, кроме меня, Ирки и земляков. Я копал. Копал без перерыва, не останавливаясь ни на миг.

   Неподалеку валялось тело Эдика-оригинала. Мать оставила его у дороги, потащила к подъезду Эдикового земляка. У того хоть сердце билось: обратной силы связь между двойником и оригиналом не имеет.

   Но это всё неважно. Важно то, что я копаю и буду копать еще черт знает сколько. Пока не найду или не свалюсь от усталости.

   Иринка говорит мне:

   — Пап, а если мы не найдем нас?

   Цепляю слой. Цепляю осторожно, чтоб не повредить живую куклу, коли она окажется тут. Землю откидываю в сторону.

   — Вдруг нас уже нету? Тебя и меня?

   Ирочка, девочки семи лет так не разговаривают.

   — Папа, а почему под землей нет зверей и птиц?

   Ирочка, я отвечу тебе честно: в жопу зверей и птиц.

   Прости, конечно. С девочками семи лет так не разговаривают.

   Чья-то рука. Тонкие бледные пальцы, кольцо на безымянном, длинные красные ногти.

   — Папа, хватит! Я не маленькая! Слышишь?

   Слышу, маленькая. Потерпи чуток. Совсем немножко осталось. Вот рукав появился, весь в мокрой земле и муравьях. Плечо выглянуло. Кофточка на женщине зеленая, знакомая до ужаса...

   — Папа, вдруг мы уже умерли и сами не заметили?

   Умерли?

   — Умерли, потому что...

   Нет-нет, мы еще не умерли. Рано нам еще умирать да и зачем?

   А вот и лицо женщины. Она не дышит, но сердце бьется. Грудь вздымается, домиком выворачивая потрескавшийся земляной пласт.

   — … потому что умерла… мама?

   Марина, она самая.

   Нашлась.

   Сажусь на корточки, убираю комочки земли с ее лица.

   Иринка садится рядом. Гладит мамину голову.

   — Мама...

   — Эй!

   Оборачиваемся.

   С дороги на нас смотрит молоденький сержант. У обочины стоит грузовик. Из кузова выглядывают любопытные лица солдат. Лица измученные, грязные, красноносые. С праздничком, ребятки.

   — Помочь, братишка?

   Киваю.

   — Помогите.

   ***

   В кузове тепло. Солдаты перемигиваются. Грузовик трясет, и Ирочка покрепче прижимается ко мне. Жена лежит у моих ног. Такая же, как при жизни. Не дышит — ну и пускай. Наша семья жива, пока Маринкино сердце бьется.

   Сержант протягивает мне фляжку:

   — Попей, дружище. У тебя вид такой...

   Спасибо.

   — Тяжко пришлось? Вот так майские праздники! Что на свете творится, а… а сколько мрази повылазило!

   Повылазило, это точно.

   — А своего земляного я так и не нашел...

   Земляного?

   — Угу. Все их так называют, разве нет?

   Мне казалось, их зовут земляками.

   — Земляничниками, — говорит кто-то и ржет.

   — Отставить, Камушкин!

   Наш с Ирой двойник — Марина.

   Каждая ее царапина — наша.

   — Чего-чего?

   — Прости, сержант, — говорю. — Пошутил я.

   — Может, водочки? У меня есть чуток во фляжке. Или закурить?

   Смотрю на Иринку.

   Говорю:

   — Нет, спасибо.

   Дочка обнимает меня.

   — Вот и правильно, — говорит сержант.

   И выпивает водку сам.